К воде нужна привычка —

Закончилась очередная рабочая неделя. Впереди два выходных дня, и я еду в деревню. Тридцать километров в битком набитом, душном автобусе. Конечная остановка — деревня Новоселье. Двенадцать километров пешком по страшно неровной лесной дороге.

Августовское солнце еще высоко, жара, но мне нет еще и тридцати, и двенадцать километров для меня — что-то вроде прогулки. Да и привык я к большим километрам. Это и походы в лес за ягодами и грибами, это и рыбалка, это и тридцатикилометровые (в один конец) «походы» в райцентр по вызову. Придешь, бывалыча, оттуда, перекусишь, чем Бог послал, да на кровать. И, кажется, не будет такой силы, чтоб тебя поднять. Но запоют под окном девчата, заприглашают на разные голоса  — и вскочишь, убежишь на гулянку до утренних пeтyxов. Да-а, было время…

Потом я служил в ГДР. Вышагивали мы там по сорок, пятьдесят и даже по семьдесят километров, да не налегке, но с полной боевой выкладкой. Так что к трудностям я привык. Гляжу на теперешнюю молодежь и вижу, как даже деревенские парни норовят все ездить, но только бы не ходить. Вот и кажется им армия страшным монстром.

Ну так вот, иду я рыбалить на озеро Белое, что в соседнем Гдовском районе Псковщины. Пора сенокоса, когда рыбачить удавалось лишь урывками, слава Богу, позади, и уж теперь-то, надо думать, я потешу душу. Правда, в тех случаях, когда хочешь ловить, но не можешь, есть и своего рода плюс: больше ценишь каждый свободный час, сильнее дорожишь всем.

Выхожу к бывшему хутору Мелюхово. До войны всех хуторян свезли в деревню, и поля теперь заросли. Иду, глядя под ноги, выбираю дорогу. И вдруг меня словно кто-то толкает под подбородок. Вскинул глаза — и вижу в пяти шагах огромного серого волчару. Я останавливаюсь, будто прикованный, но стоит и волк. Он-то наверняка увидел меня первым. Увидел, но тут же, вражина, понял, что я без ружья, и потому не бросился наутек. Более того, он явно не хочет уступать мне дорогу.

Стою, а мысли мелькают в голове. Почему волк один? Может, он бешеный? Хотя навряд ли, потому как бешеный волк набросился бы на меня сразу. А может, это старый волк, которого отторгла родная стая? Но нет, он еще не дряхлый, вон какое у него упитанное тело и какой независимый вид. Идет, верно, в сторону Новоселья в надежде чем-либо поживиться у села.

Что же делать? Ведь он, проклятущий, стоит на дороге и нагло смотрит на меня своими немигающими зелеными глазами. Явно чувствует свое превосходство! У меня-то в руке только сетка с батонами и колбасой (гостинцы тестю с тещей), да в кармане маленький перочинный нож. Но я вынимаю этот ножичишко, раскрываю его и, сделав к волку два твердых шага, громко кричу:

— Эй, ты, волчара, а ну прочь с дороги! Ну-у!!!

Волк спокойно переходит через заросший кювет и останавливается на обочине. И все так же прямо и нагло смотрит мне в глаза.

Но дорога свободна. Пройдя шагов пятнадцать — двадцать, оборачиваюсь и вижу, что волк снова на дороге и идет, не оглядываясь, по своим, одному ему только известным делам.

Сколько раз потом, осенью и зимой, я ходил по этой лесной дороге с ружьем, но такой встречи больше не повторилось. А ведь волки здесь были в немалом количестве. Тесть рассказывал забавный случай, когда один мужик из их деревни руками выбросил из сеней здоровенного волка. Дело было так. Сгущались сумерки, но дверь в сени еще не была закрыта. Вдруг на улице раздался визг дворняжки. Вслед за ним — визг из сеней. Хозяин вышел в сени и видит, как чья-то большая собака зажала в угол его дворняжку и пытается задушить. Не разобрав в полумpaке, с кем имеет дело, мужик схватил эту «собаку» за «воротник» и выбросил на улицу. И только потом понял, что это был волк. Бедный, вечно живший без денег мужик долго потом сокрушался, что своими собственными руками выбросил на улицу премию (а за убитого волка давали немало).

А вот и деревня Дехино, образовавшаяся здесь до войны в результате выселения с хуторов крестьян. Они в основном эстонцы, русских только трое: колхозный бригадир, учитель и его жена. Живут без конфликтов. Учитель и бригадир имеют ружья, натравленных по зверю собак. Держат кур, коров, поросят и бьют лосей. А эстонцы гонят самогон и продают его пьяницам из всех окрестных деревень.

Дальше — деревня Кареловщина, цель моего пути. Когда-то она называлась Белой, по имени озера, на берегу которого стоит. Потом в деревне поселилась семья карелов, и деревню почему-то стали называть Кареловщиной.

Подхожу к дому тестя. Напротив, стоя на камне, удит рыбу знакомый мужик, пришедший сюда за пять километров.

— Как улов, Семен Петрович?
— Да вот… — показывает он десятка два мелких окyнишек.
— Петрович, ну разве это рыба? Этой рыбе еще бы расти и расти. Ведь чуть подальше от берега — окyни. А тут…
— Да ведь подальше-то от берега, — вздыхает Петрович, — мне никак. Ведь туда нужна лодка.
— Дак вот же камья, зачем тебе лодка?
— Но ведь ее надо спрашивать.
— Ну и спросил бы, что ж.
­— Да уж не-е.

Тут меня осеняет, что мужик просто боится плавать на такой утлой посудине.

— Погоди, — говорю ему, — я только червей накопаю, и мы с тобой поплывем ловить окуней.
— Не надо копать. Червей у меня предостаточно!

Захожу я в дом, здороваюсь со стариками, беру пятиметровую удочку, весло и иду к камье.

До заката еще часа два. От легкого дуновения западного ветерка на воде чуть заметная рябь. Отличная погода! Теперь только надо найти окуней. Уж больно я люблю уху из этой рыбы. Ведь уха из плотвы или, скажем, из щуки, ежели в ней не сварить ершей да окуней, это не уха. Плотву да щуку жарить — другое дело. А уха… Не-ет.

Я даже спиннинговую снасть не взял, потому как сегодня буду ловить только окуня.

Плывем. Мужик держится за борта камьи, аж пальцы побелели. Умеет ли он плавать, не знаю, но воды явно боится. Фронтовик, герой… Но к воде нужна привычка. Потом уже, имея лодчонку, я несколько лет во время весенне-летних паводков, когда река Плюсса сносила жиденький деревянный мостик, перевозил людей с берега на берег, и мне приходилось видеть разных пассажиров. Кто-то сидит в лодке и в ус не дует, а кое-кто аж глаза от стpaxa закрывает. Плюсса, в обычное время имеющая ширину 25—30 метров, в высокую воду разливается напротив моего дома на 300 метров. Причем течение быстрое. Ну дак вот: не только бабы, но и некоторые мужики держались за борта лодки до побеления пальцев.

Гребу веслом, продвигая камью потихонечку вдоль прибрежной травы, а сам то и дело поглядываю дальше на озеро: наглядываю стаю окуней. К этому времени подрос малек-сеголеток, а окунь до него ой какой любитель! Врезаются окyни в стаю мальков и набивают себе брюхо так, что у иных хвосты торчат из глотки. Жаден окунь во время хорошего жора…

Проплываю мимо колхозного пожарного сарая. Чуть дальше старая развесистая липа — проверенное место выхода окуней. Вот и сейчас слева, чуть в стороне, раздается чоканье. Стая здесь! Теперь надо тихо подплыть к ней поближе.

— Давай, Петрович, закидывай удочку вон туда, видишь, где только что чок слышали. Закидывай, не медли.

У него удочка с поплавком. Когда-то и я так ловил. Но потом поплавок снял, снял и грузило, а вместо крючка привязал порядочного размера мормышку с крючком 5 мм. Насаживал мелких червей, опарышей, ручейников, мальков, кусочки карасиков. Закинешь мормышку на чок и, не давая ей опуститься на дно, ведешь ее. Мормышка идет на глубине примерно полметра, может немного побольше. Окунь хватает ее резко, поклевка передается в руку. Подсекаешь, вытаскиваешь, снимаешь добычу и закидываешь снова.

Способ нехитрый, но добычливый и интересный. Ведь все время в работе, все время начеку. Важно, конечно, знать места, куда выходит на жировку окунь, и уметь найти стаю.

Клев длился не более часа. Но мы вдвоем, помню, сумели поймать больше трех десятков красноперых разбойников, от ста до трехсот граммов. А это уже рыба!

Но важно не только это. Семен Петрович, случайно оказавшийся со мною на той рыбалке, так пристрастился к новому для него способу ловли, что не стал стесняться спрашивать у моего тестя камью, да и воды, кажется, перестал бояться. Более того: как я узнал позднее, он научил этому способу ужения окуней еще несколько человек. Значит, мой тогдашний маленький труд не пропал даром.

Сегодня деревня Новоселье пока еще жива, а вот деревеньки Дехино и Кареловщина уж давно заглохли. Люди там теперь бывают только летом — дачники. Вымирает Псковщина, вымирает Россия. Уже тысячи и тысячи деревенек на Руси пропали совсем. Что дальше? Наверное, к вымиранию, как и к воде, тоже нужна привычка?!

Автор: Н.Илларионов
Фото Д.Баличева

Этот рассказ Николая Илларионова был опубликован в «Российском рыболовном журнале» №3-4/2003. Воспроизводится по материалам редакционного архива.

Купите сейчас: